Мы сходу предупреждаем Надежду Савченко, что хотим сделать необычное интервью. Не о политике, а о том, о чем с ней еще никто не говорил. О личном. О женском.
Савченко соглашается.
В прошлый раз мы встречались с ней чуть больше года назад – за неделю до ареста по обвинению в подготовке госпереворота. Тогда депутат была в совершенно ином расположении духа – воинственной, ожесточенной, даже слегка враждебной, и разговор получился напряженным.
Сегодня же перед нами – как будто другой человек. И говорит, и выглядит Савченко по-другому. Как-то мягче. Одета в строгий светло-серый деловой костюм, на ногах – туфли на каблуках. Есть еще кое-что новое в образе Надежды. Вместо старых-добрых "Прилук" она теперь курит IQOS (электронная сигарета) последней модели. "Страна" поговорила с Надеждой о нетрадиционной сексуальной ориентации, планах на семью и личную жизнь – и вот что из этого получилось.
– Надежда, вы что, изменили своим любимым сигаретам?
Новомодный гаджет совсем не вписывается в брутальный образ Савченко.
– Нет, я своим сигаретам не изменяла, это сигаретная фирма изменила мне: перестали выпускать "Прилуки" красные. Они мне просто испортили имидж. Я любила эти сигареты. С другими сигаретами я не так выгляжу и не так себя чувствую. Это была для меня традиция, привычка. Определенное состояние, вкус, крепкий табак. Я даже хочу обратиться в компанию-производитель, чтобы они вернули "Прилуки". Это аутентичные украинские сигареты, и они должны быть. А теперь мне приходится курить вот это.
– Но почему именно IQOS, а не другие сигареты?
– Да я просто узнала, что это можно курить в заведениях, пошла и купила себе. Раньше обычные сигареты можно было курить хотя бы в пабах, сейчас уже нельзя. Сестра попросила не курить в машине и в доме, поэтому перешла на IQOS. Это мне разрешено курить и в доме, и в машине. А на улице я курю обычные сигареты, у меня есть с собой пачка Lucky Strike.
Камерная обстановка ресторана, в котором мы встречаемся, располагает к откровенному разговору. В полумраке стынет недопитый чай. Савченко не любит говорить о себе и отвечать на личные вопросы – о семье, любви, жизни. Но сегодня она непривычно расслаблена, в хорошем настроении, и разговор получается именно таким, какого мы хотели, – откровенным, без политических лозунгов и штампов.
Съемка и монтаж видео – Владислав Бовтрук
– Вы провели почти два года в российской тюрьме и год – в украинском СИЗО. Где было труднее физически и психологически?
– Неужели вы думаете, что есть разница, если человек в неволе? Сами сотрудники пенитенциарной службы говорят, что между тюрьмами разницы нет. Человек попадает в тюрьму одним, выходит оттуда другим. Если не ломается, выходит сильнее. Принцип построения тюрем одинаковый: в Советском Союзе что детские садики, что тюрьмы строили идентичными. И там, и тут абсолютно одинаковые пенитенциарные службы, начиная от инфраструктуры, заканчивая внутренними инструкциями для охраны. Разницы в людях, которые там работают, тоже нет. Двери мне никто не открыл. Хотя в России я была убийцей русских журналистов и "бандеровкой", а в Украине я была героем.
– Про какую дверь вы говорите?
– Дверь из тюрьмы, на волю. Никто не пошел против системы. Люди служат системе, она им платит, к ним не может быть претензий. Человек в принципе не рождается сволочью, и не хочет ею становиться, если атмосфера этому не содействует. Человек хочет быть человеком. Но может стать сволочью. Зависит все от того, кто и в какой стране, при какой власти какие приказы отдает. Я не могу сказать, что в русской тюрьме ко мне относились плохо. Нет, были конечно, сволочи по природе, которым нравится ощущение власти над людьми. Но и в украинских тюрьмах такие садисты тоже есть. Они есть везде. Но в России, когда люди меня узнавали, они начинали сами понимать, что то, что обо мне говорят, – неправда. В Украине у людей было полное непонимание, почему я сижу. Я же была героем, а стала врагом.
– Вы слышали о Стэнфордском тюремном эксперименте?
– Да, об этом снят не один фильм.
– Суть в том, что группу добровольцев случайным образом поделили на заключенных и охранников. И те, кто стали надзирателями, ощутив власть, в условиях системы превращались в настоящих палачей. По-вашему опыту, все-таки больше влияет система или у человека должны быть изначально задатки садиста?
– Так устроен человек, что в нем всегда побеждают низменные инстинкты. Человек идет за жесткой системой. А если в таком эксперименте появится хоть один человек, который пойдет против системы, то его сразу же переведут из группы надзирателей в группу узников, сама система его сожрет. Но если в группе заключенных найдется человек, который поднимет бунт, они смогут победить конвоиров. Это психология толпы. Эти законы работают и в других условиях, не обязательно в тюрьме. В тюрьме и в России, и в Украине были такие люди-бунтари. И среди надзирателей, и среди заключенных. Были люди, готовые к несистемным действиям. Пронести запрет, нарушить правила, чтобы помочь тебе.
– Например?
– Например, заключенному нельзя иметь нож, нечем порезать хлеб. Не буду говорить, какое это СИЗО и где, но нашлись люди, которые мне закинули запрет (принесли нож. – Прим. ред.). Второй пример – в СИЗО алкоголь запрещен. Но, капример, когда мне в России дали приговор в 22 года, начальник конвоя налил мне полную чашку коньяка. Я сказала: "Спасибо, но это уже не поможет".
– Что вам еще проносили из запрещенного? Телефон?
– Телефон никогда не приносили. Это как раз то, за чем очень следит система. Политических, как я, обычно сразу отрезают от связи с внешним миром. Нарушение изоляции – это было бы самое страшное для конвоя, поэтому они так не рисковали. Но когда, например, проводили обыски в камере и находили у меня лезвие, девочки понимали, что я им не вены себе режу, а бумагу там, хлеб. Они закрывали на это глаза. Люди есть и у нас, и у них.
— Когда вы голодали, к вам применяли практику принудительного кормления? По нашей информации, в российских тюрьмах такое делают.
— Такая практика применялась в Советском Союзе, когда было много диссидентов. После того как Россия подписала Конвенцию о защите прав человека, эта практика прекратилась. Потому что очень часто люди умирали от принудительного кормления. Последним, кого в России пытались насильно накормить, был Сергей Магнитский, и они его убили – у него начался панкреатит, он не дошел до камеры (Магнитского посадили по обвинению в уклонении от уплаты налогов, умер в 2009 году спустя 11 месяцев заключения. – Прим. ред.). Тот же врач, что смотрел за Магнитским, смотрел и за мной. Он понял свою ошибку, поэтому со мной он уже этого не делал.
– А что делал?
– Уговаривал.
– То есть к вам приходили и говорили: "Поешь"?
– Тебе сто раз на день предлагают поесть, приносят еду и ставят перед носом. Я считаю, это тоже пытки. И то, что у меня под кормушкой жарили картошку с салом и луком, чтобы вызвать аппетит, – это тоже можно расценивать как пытку. Максимум, на что они уговаривают, – это капельницы. Капают физраствор.
Раньше узников концлагерей привязывали к кровати и силой, через шланг заливали жидкую кашу на молоке, Семен Глузман это описывал. Делали так раз в три дня, но это не давало человеку выжить, это только растягивало смерть. Человек так мог проголодать 120 дней. На чистой голодовке человек столько не протянет. Мы видели голодовку Владимира Балуха – 200 дней, Олега Сенцова – 145 дней. Это голодовка с какими-то докормами и уговорами. Потому что я в российской тюрьме сухой голодовки без капельницы выдержала 40 дней. И то это считается очень много. Я пила только воду с крана.
– А потом?
– Потом меня уговорили на капельницы, минеральную воду и чай без сахара, но с теином, стимулятором выработки желчи. От 40 до 60 дней они пытались меня капать, хотя бы через день. Потом они обкололи мне все вены, у меня началась аллергия, вены поспадались, и они просто уже не могли сделать мне укол. Они поняли, что теряют меня, и после 60 дней отправили в больничку. И там я попала к врачу, который убил Магнитского. Ну, скажем так, не он убил, а система, но он часть этой системы. Он неплохой врач, но он объяснял мне последствия, которые могут быть от голодовки.
– А если человек во время голодовки теряет сознание, что делают врачи и персонал СИЗО?
– Тогда ему могут ставить зонд и капельницы, но я стойкая настолько, что не теряла сознание. У меня начали ссыхаться органы. Они ничего не могли сделать, а я отказывалась есть. Убалтывают, что мы вас на свидание не отпустим без Nutrison, выпиваешь стакан этого Nutrison, или, как Сенцов говорил, что принимает по три ложки в день этой смеси, но оно дает тебе панкреатит, и ты все это вырываешь.
Я им говорила, что я хочу сала, борща, хочу сто грамм, но вы должны закончить расследование по мне. И я добилась того, чтобы расследование закончилось за год. Таким образом я сэкономила себе несколько лет в тюрьме. А на судах я уже устроила сухую голодовку. Тогда я продержалась шесть дней. Почему я тогда на суде показала фак? Все говорили, что я его показала Путину, ну пускай Путину, но фак я показала тогда всей системе – только потому, что не могла говорить. Из-за голодовки у меня тогда ссохлось горло.
– А в Украине?
– В Украине я голодала 23 дня. Потом мне нужно было пройти полиграф, но из-за того что я голодала, полиграф не мог считывать биоритмы организма, датчики не срабатывали. Тогда я прекратила голодовку, чтобы пройти полиграф. Когда началось беззаконие в судах, я объявила сухую голодовку, голодала семь дней.
– Вы бы участвовали в президентской гонке, если бы не сидели в тюрьме во время предвыборной кампании?
– Давайте будем объективными. Пропаганда Порошенко делала все для того, чтобы дискредитировать меня и уничтожить мою репутацию с 2016-го по 2018-й. Если бы меня не посадили, то я бы через год просто исчезла.
– Исчезла – в метафорическом или физическом плане?
– Я бы исчезла в политическом плане. Хотя просто исчезнуть в наше время тоже можно.
– То есть вы бы не баллотировались?
– Возможно, я бы и выдвигала свою кандидатуру. Но я прожила этот год по-другому, и мне трудно сейчас смоделировать то, как бы я его проживала не так. Если бы у меня хватило сил отвоевать свою репутацию и люди услышали бы то, что я говорю, то я бы баллотировалась и набрала бы хороший процент.
– Вы бы смогли обойти Зеленского?
– Если бы была бы я, то Зеленского бы не было.
– В смысле?
– Надежда Савченко стала бы слугой народа. А когда Надежду Савченко посадили, то начали делать виртуальный образ. Революция бывает реальной или виртуальной. Очень хорошо, когда революция происходит в сознании людей, плохо, когда она проходит, как в 2014 году, – кроваво, с боем. Было два символа, и один из них – с подрывом Верховной Рады, о котором наш генпрокурор заявил всему миру. И образ сработал.
– В сериале "Слуга народа" был хотя и не подрыв, но расстрел.
– Да, но он был виртуальный. Сработал образ.
– Вы хотите сказать, что ваш год, проведенный в СИЗО, открыл дорогу в политику Владимиру Зеленскому?
– Я думаю, что Владимир Зеленский раньше начал открывать себе путь в политику. Сериал "Слуга народа" появился, еще когда я сидела в тюрьме в России. Но уже тогда я открывала путь новой модели политиков. И уже тогда моя риторика и то, как я зашла в парламент босыми ногами, – все это прокладывало дорогу несистемному человеку. Это мог быть и не Зеленский, а кто-то другой. Но очень хорошо, что этот путь несистемный человек получил.
– Как вы думаете, если бы Святослав Вакарчук все-таки участвовал в президентской гонке…
– Он бы не выиграл.
– Почему?
– Вакарчук может собирать стадионы. Но люди, которые туда приходят, хотят слышать, как он поет, а не как разговаривает. Вакарчук стратил. Как и Руслана Лыжичко. Они очень быстро вышли из игры. Из старых артистов в политике были еще Оксана Билозир и Михаил Поплавский. Есть разница между "митцем" – человеком талантливым и творческим, – и шоуменом, которого всему обучили. Одно дело поставить голос Билозир. У нас практически каждая украинка красивая и хорошо поет. А написать песню и спеть ее душой – это уже талант, "митець". Что касается Михаила Поплавского, то он шоумен чистой воды, бизнесмен.
– А Зеленский?
– Он соединил в себе оба эти качества. Он научился быть шоуменом и является "митцем". Владимир Зеленский очень молод душой. Это еще политическое детство.
Савченко прерывается, чтобы закурить.
Я уважаю решение "митців" оставаться собой. Творческие люди – очень тонкие натуры, поэтому они обычно не выдерживают политику. Святослав Вакарчук и Руслана Лыжичко, когда пришли в политику и увидели это болото, потом просто вышли. Они не смогли с этим справиться. Если человек один раз не справился, он не справится с этим больше никогда, сколько его ни готовь. Если ты первый раз не смог прыгнуть с парашютом, то тебя потом уже никто не сможет заставить. Да, могут выбросить с этим парашютом, но сам ты себя не пересилишь. У Вакарчука больше нет второго шанса. Он стратил и первый, и уже второй раз, когда снялся с президентских выборов в пользу Порошенко.
– Ходят слухи, что Святослав Вакарчук отказался от предвыборной гонки из-за опасения, что будет обнародована информация о его якобы нетрадиционной сексуальной ориентации.
– Мне абсолютно все равно, чем живет у себя дома каждый человек. Если это не вредит обществу. Я, например, люблю ходить по крыше домов. Я люблю прыгать с моста, но я стараюсь, чтобы этого никто не видел. Кому-то будет страшно за меня, а кому-то страшно за то, что есть такие политики, которые любят экстрим. Поэтому мне все равно… Про Олега Ляшко тоже говорили, что он нетрадиционной ориентации, но это не помешало ему быть в политике.
– Но он не стал президентом.
– Но много раз баллотировался.
– Насколько мы знаем, от участия в президентской гонке Вакарчука отговорили технологи. Просто в нашем консервативном обществе не восприняли бы президента-гомосексуала.
– У Ляшка тоже был первый раз…
Савченко перехватывает наш любопытный взгляд и быстро уточняет:
– Мы сейчас не про ориентацию. Я сейчас говорю о том, что он когда-то первый раз баллотировался в президенты, и уже тогда был этот бэкграунд.
– Давайте вернемся к Вакарчуку.
– Смотрите, то образование, которое он получил в США... Мне тоже предлагали там учиться после того, как я вышла из тюрьмы. Я отказалась, потому что я не думаю, что там будут те учителя, которые захотят меня научить. Там будут учителя, которые захотят меня сделать. Нужно понимать, что учителя обучают под свой менталитет и под свое общество. То, что заходит обществу в США, не зайдет в Украине. Если бы Вакарчук заявил о своей ориентации и баллотировался в президенты, то это другая ситуация, мы бы могли посмотреть, насколько украинское общество готово это воспринять. Европейское общество готово. Например, в Польше мэр города Слупск – открытый гей. Но Вакарчук не заявлял о своей ориентации. А до тех пор все эти слухи насчет Вакарчука – ни что другое, как грязные политические технологии.
– Такие слухи появляются в том числе потому, что Святославу Вакарчуку уже 44 года, но не женат, не имеет детей, и в целом ведет довольно аскетичный образ жизни. Как и вы.
Савченко на этих словах загадочно улыбается.
– Наверняка вы знаете, что о вас тоже ходят такие слухи. Они правдивы? Можете их прокомментировать?
– Да, я слышала. Слухи всегда будут ходить. О чем тут говорить, если в XVI-XVIII веках в Украине считалось, что если девушка не вышла замуж в 18 лет, это уже плохо. А в Ираке или Иране сегодня – если девушка не выходит замуж в 13 лет, то это плохо. Сейчас в условиях технологического прогресса каждый человек расставляет приоритеты для себя. Те женщины, у которых есть высшее образование, выходят замуж в среднем после тридцати. Это статистика. Люди-пассионарии, белые вороны есть всегда, во все столетия. Моя мама вышла замуж в 42 года, хотя в ее время все выходили гораздо раньше. Не потому, что у нее была другая ориентация, а потому, что мама жила бедно, и ее первым заданием было заработать себе на хлеб, на приданое. Были другие ценности.
– А вы планируете заводить семью, детей?
– Можно завести собаку и вещи в квартиру. Это планы. Я не считаю, что семью можно запланировать.
– Хорошо, а желание такое у вас есть?
– Нет. Вот это уже более правильная формулировка. У меня нет природного желания создавать семью. Нет желания когда-нибудь родить детей. Мне всегда нравилась свобода и моя активная жизнь. Я не люблю привязываться и от чего-то зависеть. Я не хочу никого приручать и нести ответственность, чтобы людям было больно, если со мной что-то случится.
– Семья для вас – форма ограничения свободы?
– Да. Есть люди, которые отдают себя миру. Например, Мать Тереза тоже не была замужем. Есть люди, которые идут в монахини, но никто не говорит, что у них нетрадиционная ориентация. Наоборот, это почетно.
– В отличие от монахинь, профессия политика не предполагает отказа от создания семьи.
– Профессия вообще не должна влиять на личную жизнь. Личный выбор есть личный выбор. Я же сначала до политики была в армии, а, например, в США если ты идешь в армию, то подписываешь контракт, который запрещает заводить семью. Я считаю, что это правильно. Государство инвестирует в тебя деньги как в боевую единицу, рассчитывает на тебя. Поэтому пока ты в армии, ты не рожаешь детей. Это ждет и нашу украинскую армию в будущем. Особенно после войны, когда многие женщины захотели служить. Мне всегда нравилась моя работа, я не выбрала путь семьи. Обычно путь семьи выбирают люди, которые хотят заполнить свой мир семьей. А есть люди-эгоисты, которые заполняют его собой, и им больше ничего не надо.
– Вы из таких людей?
– Я как раз нет. Хотя может кто-то скажет и так. Я заполнена познаванием мира.
– Вы childfree?
– Извините, что это?
– Это когда люди сознательно отказываются рожать детей, но при этом могут быть в отношениях.
– А, все, теперь я поняла. Я услышала относительно недавно об этом направлении, смотрела передачу по телевизору. Нет, я не childfree. Хотя может и так. Сhildfree – это сознательный отказ от ответственности. Да, наверное, меня можно тоже к ним отнести, потому что я тоже не хотела ни к кому привязываться, чтобы кто-то страдал из-за меня. Просто давайте посмотрим на мою жизнь. У меня за спиной две войны и две тюрьмы. Мне сложно представить, как бы это выдержал мой ребенок и моя семья.
– Как раз поэтому вы могли бы многому научить своих детей.
– Да, но это не лучший опыт, когда ребенок видит маму в тюрьме. Я могу точно так же стать и школьной учительницей и научить всему не своих детей, а детей из интерната, и могу научить как тридцать человек, так и тысячу.
– А вариант усыновления вы рассматриваете?
– Для того чтобы дать жизнь человеку и воспитать в нем человека, нужно положить на это свою жизнь. Если бы я выбрала для себя путь создания семьи, то я бы родила и своих детей, и взяла бы еще приемных. И я бы создавала семью не на одного ребенка, а минимум на два, как большую школу. Большую семью. Не сім’ю, а родину. Но с таким успехом я могла бы преподавать в интернате. Но я не выбрала этот путь.
– Вы причисляете себя к феминисткам?
– Мне часто об этом говорят. Мне немного странно об этом слышать. Я никогда не чувствовала гендерного неравенства.
– Даже в армии?
– Объясню, почему. Потому, что это все воспиталось из семьи. Я никогда не чувствовала себя ущемленной. Я всегда все воспринимала как борьбу. Конечно, я понимаю, что с социальной точки зрения у нас есть гендерное неравенство, особенно в армии. Оно есть еще со времен Советского Союза. Но я не чувствовала угнетения. Я не чувствовала себя жертвой. Я всегда думала, что в Украине нет никакого гендерного неравенства, потому что у нас очень сильные женщины. У нас очень часто именно женщина командует в семье и может даже побить мужа. Поэтому я не считаю, что у нас есть эта проблема. Но когда ее начинают поднимать и раздувать, принимать законы...
– Вы против квот на количество женщин в парламенте?
– Я вообще против понятия «квота», потому что если человек сильный, он и так достигнет своих целей. В бизнесе есть квоты на женщин? Даже в больших корпорациях нету. Там есть квоты на специалистов. Если ты достоин – докажи. Квоты в политике – это притянуто за уши и вообще непонятно что. Меня бы унизило, если бы меня выбрали в партию только за то, что я женщина. Я считаю, такая гендерная политика иногда нарушает само понятие гендера. Если человек талантлив, то он может завоевать свое место где угодно и без квот. Просто должны быть равные права.
Надежда Савченко поговорила со "Страной" о личном. Фото: "Страна"
– Правда ли, что вы учились в украиноязычной школе, единственной в вашем районе, только потому, что не хотели учиться в русскоязычной?
– Не то что не хотела, это даже не рассматривалось. Троещина – это был новый жилой массив Киева в Советском Союзе. Мои родители получили там квартиру, первые три школы, которые там построили – две русскоязычные школы и одна украинская. Учеба на русском даже не рассматривалась. Мои родители разговаривали на украинском языке, и мы пошли учиться в эту школу. Были родители, которые считали, что лучше отдать своего ребенка в русскоязычную школу, так как это считалось престижно в Союзе. Но у нас такого не было в семье. У нас был наш язык – украинский.
– Как вы относитесь к Ларисе Ницой?
– Я считаю, что каждый человек имеет право на свое мнение, но свое мнение он должен выражать словами, а не кулаками. Я знаю много людей-фанатиков. Лариса Ницой, например, фанатик украинизации, национализма, а есть приверженцы русского мира. Две крайности. Фанатизм – это хорошо, когда ты молодой, он дает тебе стержень души, но спустя время ты учишься ценить жизнь человека больше, чем свою позицию.
– Вы бы могли швырнуть мелочью в кассира, если бы он обратился к вам на русском?
– Нет, конечно. Я могла бы швырнуть, возможно, за что-то другое, но не за то, что ко мне обратились на русском. Я могу защитить себя или кого-то другого, если бы кто-то по-хамски относился. Я могу включить силу. Но я не буду плохо относиться к человеку, который заговорил со мной не на украинском языке.
– Недавно удивлением узнали, что вы учились в колледже визажа и стиля. Пригодились вам эти навыки?
– Я шью с шести лет. У меня мама швея, и она меня учила шить одежду для себя и для сестры. Я перестала шить, когда пошла в армию. Сейчас я себе не шью не потому, что нет желания, а просто нет времени. Хотя я всегда умела очень быстро шить. Помню, один раз нам нужно было ехать с сестрой на свадьбу к троюродной сестре, и я за ночь пошила сестре платье, а себе штаны и блузку.
– А почему себе платье не пошили?
– Ткань была такая, что я решила пошить для себя именно штаны и платье.
– Вас вообще очень редко можно увидеть в платье. Почему?
– На самом деле, я с детства не любила платья. Нет, я их ношу. У меня на той свадьбе, кстати, на первый день были брюки и блузка, а на второй день было платье, которое я пошила раньше. Вообще, я ношу платья, но считаю, что они не всегда уместны и удобны.
– У вас есть стилист?
– Ну да, многие мне часто говорят, что я не так одета. И дают советы о том, как я должна выглядеть. Конечно, у меня нет стилиста. Я, во-первых, считаю это глупой тратой денег для политиков. Если у человека нет вкуса самому одеться, то так уже оно и есть. Главное, чтобы было в голове понимание, как и что делать в государстве, а не как правильно делать себя. Во-вторых, я могла бы одеться со вкусом, но для этого мне нужно сесть и нарисовать то, что мне подходит, купить ткань, отнести в ателье. Не думайте, что у меня вкуса нет, я знаю, как себя одеть. Я себе сама лучший визажист. Не зря же у меня специализированное образование. Я могу отработать себе стиль. Но я этого не делаю. Во-первых, это очень дорого. У меня таких денег нет. Очень часто я покупаю вещи в евростоковых магазинах. Не в секонд-хенде. На мне сейчас, кстати, пиджак из евростока, кажется, это H&M.
– Сколько он стоит, если не секрет?
– 600 гривен.
– У вас есть любимые украинские дизайнеры одежды?
– Нет. Я выпала из того пространства. У некоторых людей есть время интересоваться многими направлениями в жизни. Кто-то сидит в "Инстаграме", кто-то интересуется дизайнерами, кто-то – моделями машин. Я интересуюсь политикой, законами, как их писать, проблемами людей. Я уже давно забыла, как это – листать модные журналы, я и раньше-то особо их не просматривала. Это было еще до армии. Я не знаю украинских дизайнеров. Просто я с ними не сталкиваюсь. Ко мне как к депутату они с проблемными вопросами не обращаются. Так что я за ними не слежу.
– У вас есть личный парикмахер?
– Нет. У меня есть помощница и моя подруга еще со школы, которая стрижет машинкой. Она меня стригла еще до того, как я стала политиком. Когда она меня стрижет, а когда я, если у меня нет времени и тороплюсь на эфир, и вижу, что уже волосы отросли, просто залетаю по дороге в любую самую демократическую парикмахерскую на Троещине, где моя стрижка стоит 130 гривен.
– А маникюр вы делаете?
– Да, обычно маленькими маникюрными ножничками. У меня есть такой швейцарский набор. Маникюр я делаю обычно в машине. Вы представляете, как сложно сделать маникюр, когда едешь по нашим украинским дорогам. Вот пока ехала к вам, на одной руке успела сделать, а на второй не успела. Да, вот такой у меня порядок вещей. Да, если вы сейчас об этом напишете в статье, то я представляю, что подумают люди. Мне очень обидно, что наше общество реагирует не на то, что говорит и делает политик, а на то, как он выглядит.
– К этому наше общество приучили сами политики, которые кричат о низких пенсиях, а сами носят в Раду сумки Prada.
– Да, к сожалению, это так и есть. И мне очень хочется, чтобы наше общество от этого отошло. Люди почему-то хотят видеть в политике людей, которые почти свои, но немножко лучше. Люди не хотят проголосовать за своего, из-за зависти – почему этот человек не я?
Многие меня критиковали за то, что я пришла в Верховную Раду босиком. Хотя нужно понимать, что я не вела себя вульгарно, я не пришла в Раду босиком, когда там было заседание. Я пришла в Раду и сняла туфли, когда там было пусто, и мне просто проводили экскурсию. Это было после тюрьмы, и я первый раз надела высокие каблуки, мне стало неудобно, и я сняла обувь. А во второй раз, когда я пришла в Раду, то у меня были открытые босоножки, и я не считаю, что это непристойно. Традиционные церемониальные этикеты – это то, к чему нас приучили наши политики. Поэтому я одеваюсь так, чтобы мне было удобно и людям было приятно на это смотреть. Я считаю, что есть более важные вещи, над которыми должен думать депутат.
– Вы любите готовить? Готовите для себя?
– Не могу сказать, что я люблю готовить, но когда в российской тюрьме я смотрела передачи английского повара Джейми Оливера, и мне понравилось, что человек любит то, что он делает. Возможно, от него мне передалась часть любви к кулинарии. Мне тогда хотелось приехать домой и приготовить что-то для своей мамы и сестры по его рецепту. Это просто, быстро, вкусно и выглядит просто потрясающе. Сейчас, если есть время, я готовлю. Я люблю готовить на природе. Например, шашлык на дровах, на костре. Но я бы не хотела заниматься кулинарией целый день и сделать это своей работой.
– Вы работали в сексе по телефону…
– Я работала оператором, который соединяет тех, кто звонит в службу, с теми, кто предоставляет услуги.
– Там есть заготовленный заранее текст или это импровизация?
– Это шарлатанство. Нет понятия текста, заготовки и даже нет понятия секса. Есть понятие удержать клиента на телефоне, потому что он платит за это деньги. Вы можете разговаривать с ним о чем угодно, даже о том, как он выгуливает собаку. Это психология. Скорее всего, для многих людей секс по телефону – это возможность выговориться, многим дома этого не хватает. Звонят услышать слова, которых не услышишь от жены дома, услышать просто другой женский голос. Ты просто всю агрессию забираешь на себя. Звонят очень много больных людей. Чтобы вы понимали, что это не так романтично, как кажется. Много людей с больной психикой звонят и говорят, что кого-то покалечить хотят, изнасиловать. В штате обязательно есть женщина-психолог, и если есть такие проблемные вопросы, то нужно переключать звонок на нее.
– То есть в каком-то смысле секс по телефону – это как служба спасения?
– Почти так. Мы сейчас идем в Европу, а там легализированы проституция, игорный бизнес. У нас это крышуется, а у них это законно.
– А вы за легализацию проституции?
– Я за порядок в стране и за то, что не нарушает права человека. Мы сейчас изображаем из себя моралистов и врем сами себе. А глубоко в душе каждый из нас хоть немного, но аморальный. Поэтому не нужно врать, нужно просто на законодательном уровне защитить права людей, которые работают в этой сфере. Например, игорный бизнес. Нужно сделать так, чтобы не было выкачки денег в чужие карманы. Можно сделать свой Лас-Вегас в Украине, и сделать его в самом депрессивном городе. Пусть он станет самым богатым, пусть платит налоги. Точно так же и с проституцией. Она всегда была, есть и будет. Попробуйте мне рассказать, что это не так.
– Вы в своих интервью говорили, что героев живых не бывает, герои должны быть мертвыми. При этом у вас есть звание Героя Украины, которым вас наградил Петр Порошенко.
– Я не говорила, что живых героев не бывает. Я говорила, что их не должно быть. Потому, что люди героев не очерняют только тогда, когда они мертвы. Если ты жив и ты Герой Украины, то тебе, как Гераклу, минимум двенадцать раз нужно совершить подвиг, чтобы доказать, что ты герой. Одно героическое действие не значит, что ты герой навсегда. Люди любят идеализировать и создавать себе иконы.
– Зачем на инаугурацию Владимира Зеленского вы пришли увешанной орденами и медалями?
– До меня многие депутаты приходили в орденах и медалях, им можно? Что касается моего инаугурационного жеста – а это был именно жест. Я надела на себя все то, что навешала на меня эта власть до того, как меня посадить. У меня нет ни одного незаслуженного ордена или медали. Чтоб вы понимали, это я надела еще не все, у меня орденов намного больше.
– А сколько?
– Я даже не считала. Есть отдельные волонтерские награды, есть награды от других государств, но я их надеваю только на международные встречи. Я надела те награды, которыми меня наградил президент Порошенко. Звезду Героя Украины мне вручили в руки, а орден "За мужество", кстати, ко мне так и не дошел. Хотя у меня на руках есть указ, подписанный президентом. В Министерстве обороны где-то потерялся мой орден, и мне его так и не отдали. Звезду Героя Украины мне отдали, а про орден забыли.
– Да ладно.
– Да. Мои помощники сделали запрос "а где орден?", и мы ждем ответ Минобороны. Может, его повесили на кого-то другого, хотя выписан он был на меня. Я на инаугурации показала людям, что ордена и медали нужно носить с честью, ими не нужно "брязкать" без повода. Я уважаю, когда ветераны надевают ордена и медали на парад на 9-е или на 8-е мая. Главное, что они их заслужили, а не купили. Да, у нас есть те, кто купил. И людям очень сложно отличить – купил или заслужил. Это дискредитирует ценность наград. А то, что люди критикуют, что я надела ордена… Порохоботы, у вас есть вопросы ко мне? Задайте лучше вопросы – за что Порошенко тогда меня наградил? Захотите их с меня снять – ну, попробуйте. Понимаете, это был жест. Я медали надела первый раз в своей жизни, на инаугурацию президента. Да, я их надела на гражданский костюм. Я могла надеть военную форму, но считаю, что военной форме в парламенте не место. Если надеваешь камуфляж, иди или на парад, или на фронт.